Я люблю читать автобиографии - непохожие друг на друга книги, позволяющие их авторам рассказать только то, что, по их мнению, необходимо знать остальным. Такие разные литературные автопортреты позволяют увидеть жизнь человека его собственными глазами. Увидеть ее такой, какой он хотел бы, чтобы ее увидели зрители.
Я прочла недавно книгу Стинга и решила оставить несколько цитат себе на память… Это три фрагмента, вырванные из контекста, особенно мне запомнившиеся…
"Роль местной музыкальной группы, сопровождающей выступление знаменитости, незавидная. Вы как будто превращаетесь в представителей какого-то древнего, додемократического социального типа, который, казалось бы, давно упразднен вместе с рабовладельческим строем. Попав в эту социальную прослойку, вы начинаете чувствовать себя низшей кастой, кем-то вроде неприкасаемых, убогих незаметных людей, которых никто ни во что не ставит. Однако мало кто из артистов, добившихся большого успеха, не испытал в свое время этого унижения, подвергая такому жестокому испытанию свое чувствительное честолюбие с единственной целью — постоять в свете рампы и на несколько минут привлечь к себе внимание зала. Суровые факты тем не менее таковы: сто процентов слушателей пришли смотреть совсем не на тебя, а преданность и любовь тех, кто заплатил за вход, относится исключительно к приезжей звезде. Эта невероятная восторженность, очень лестная для звезды, одновременно исключает малейшую возможность того, что кто-нибудь заинтересуется и будет слушать местную группу. Скорее всего, все зрители будут спокойно потягивать легкое пиво в баре, пока вы будете уныло тянуть свои прочувствованные песни в пустом зале с глухой акустикой. читать дальше
Как низшую касту вас будут редко допускать к общению со знаменитостью и даже с ее приближенными, но вам неизбежно придется иметь дело с гастрольными администраторами из свиты приезжей звезды, если вы хотите, чтобы вам удалось вовремя разместить свое музыкальное оборудование на сцене и вовремя его убрать. Гастрольные администраторы, которые по большей части «злы, грубы и немногословны», если воспользоваться цитатой из Гоббса, знают, что и они тоже принадлежат к низшей касте, но все же их положение не такое низкое, как ваше. Эта разница позволяет им проявлять по отношению к вам свойственное только людям умение делать жизнь ближнего еще более невыносимой, чем своя собственная. Я видел, как оборудование без церемоний сбрасывали со сцены, как его сметали в сторону, словно какой-то сор. В таких ситуациях мне доводилось слышать слова, в возможность которых я никогда не поверил бы прежде: «Убери отсюда это дерьмо», — и усилитель, ради которого я столько пахал и так долго откладывал деньги, летит куда-то за кулисы, а на сцену аккуратно выносят новехонькое, по последнему слову техники оборудование приезжей знаменитости. И подобно тому, как в средние века власти предержащие подчиняли себе народ, торгуя индульгенциями, эти несчастные крепостные администраторы норовят проявить свою ничтожную власть именно тогда, когда вам нужно проверить свое оборудование.
Начинать выступление, не проверив предварительно, исправно ли ваше оборудование, столь же безрассудно, как выпрыгивать из самолета, не проверив, в порядке ли парашют. Оборудование должно работать, вы должны быть в состоянии слышать себя и остальных членов группы. Настройка всего этого занимает определенное время.
Обычно оборудование приезжей звезды появляется где-то в середине дня. Гастрольные администраторы знаменитости начинают с демонстративной важностью возиться с этим последним словом техники, чудесными устройствами, которые словно прибыли из будущего. Они продолжают с важным видом устанавливать эту удивительную технику, пока, наконец, не соблаговолит появиться звезда, чтобы проверить исправность оборудования и звук. Звезда неизменно опаздывает, если появляется вообще, и крепостные — прямо по Гоббсу — продолжают делать вид, что настраивают оборудование, буквально до последней минуты перед началом концерта, а у вас практически не остается времени, чтобы убедиться, что ваши старомодные устройства по крайней мере работают. Это далеко не самые благоприятные условия, если вы хотите подготовиться к ответственному выступлению, которое должно впечатлить представителей звукозаписывающих компаний..."
"Я никогда не учился актерскому мастерству и никогда не испытывал желания им овладеть. Я не играл даже в школьных постановках, но в конце лета 1978 года мне доведется принять участие в пробах на небольшие роли в трех разных фильмах […] Второй фильм, под названием «Radio On», более интересен. Постановщик картины — Крис Пети, музыкальный критик из журнала TimeOut. Он предлагает мне роль автомеханика, одержимого мыслью о трагической смерти Эдди Кокрэна. Мой герой работает в гараже неподалеку от того места, где легендарный американец погиб в автокатастрофе, возвращаясь в Лондон после выступления в Бристоле. В этом фильме я буду петь «Three Steps to Heaven», играя на старой гитаре в стиле Кокрэна, и участвовать в сцене с Дэвидом Бимом, актером, играющим в этом фильме главную роль. Продюсером «Radio On» стал Вим Вендерс. Кинокритиками картина была встречена доброжелательно, но публика осталась в основном равнодушной.
Много лет спустя, проходя мимо кинотеатра «Наmрstead's Everyman», я увижу объявление о том, что сегодня в полночь здесь будут показывать фильм «Radio On». Труди никогда не видела этой картины, поэтому я приглашаю ее в кино. Когда-то она встречалась с Питером О'Тулом, который однажды пригласил ее на поздний сеанс в этот же кинотеатр, когда там шел фильм «Лоуренс Аравийский». Проявляя терпимость к такому актерскому тщеславию, Труди любезно соглашается составить мне компанию, хотя я предупреждаю ее, что это не оскароносное эпическое полотно, а скромное динамичное кино, снятое на черно-белой пленке, с очень ограниченным бюджетом, предоставленным художественным советом. Мы входим в зал, опоздав примерно на пять минут, и видим, что в зале никого нет, не считая двух одиноких зрителей, сидящих на противоположных концах абсолютно пустого ряда кресел.
— Это культовый фильм, — шепчу я, парализованный такой ситуацией.
— Заметно, — говорит она, и мы занимаем два кресла в одном из первых рядов.
Мы следим, как разворачивается сюжет злополучного фильма. Он начинается с убийства в Лондоне, после чего следует ночной путь через всю Англию, во время которого звучат мои песни и песни Яна Дьюри. Музыка несколько разряжает атмосферу, разгоняя характерную центрально-европейскую мрачность, которой пропитан фильм. Это не комедия в духе Ealing. Когда проходят титры, мы поворачиваемся, чтобы уйти, и тут я замечаю, что двое других зрителей поспешно поднимают воротники своих пальто и как-то подозрительно быстро шагают к выходу, отворачиваясь к стене. При виде их силуэтов, вороватой походки и явно смущенных телодвижений, у меня возникает отчетливое впечатление, что я знаю этих людей.
— Крис? — голова бедного парня еще сильнее втягивается в плечи. В этот момент я устанавливаю личность еще одного подозреваемого.
— Дэвид? Игра окончена.
— Привет, Стинг, — отзываются они, поняв всю комичность и нелепость ситуации. Одинокая четверка зрителей, решившая посетить ночной сеанс «Radio On» в кинотеатре «Hamstead Everyman», — это постановщик картины, исполнитель главной роли и один из актеров со своей терпеливой подружкой".
«Наконец, все разногласия улажены, и суд дает нам разрешение на озеро площадью полтора квадратных акра, которое должно быть выкопано в течение лета 1995 года. Единственное условие властей — постоянное присутствие компетентного археолога на месте работ. Мы с радостью соглашаемся. Следующей ночью я внезапно вскакиваю, разбуженный ужасным сном. Мне снилось, что мы с Труди вытаскиваем из озера раздутое мертвое тело и укладываем его среди камыша. Это потрясающий и жуткий образ. Несмотря на некоторый интерес к психологии Юнга, испытанный мною несколько лет назад, я не склонен до умопомрачения толковать свои сны. Я просто признаю их существование и тот факт, что они могут иметь какой-то смысл, но чаще всего забываю их на следующий же день. Этот сон ничем не отличается от других. Он случайно выплыл из подсознания, и вскоре был вытеснен вихрем дневных событий. Больше я о нем не вспоминаю. Проходит несколько месяцев. Я в Лос-Анджелесе, длинный гастрольный тур по Америке в самом разгаре, когда мне звонит Кети Найт, женщина, которая помогает нам в управлении усадьбой.
— У меня неприятные новости по поводу озера.
— Что такое?
— Пришлось остановить работы. У меня возникает плохое предчувствие:
— Почему? В трубке ненадолго воцаряется нерешительное молчание:
— Рабочие нашли труп!
— Что?
— Труп. У меня начинается заикание:
— К-к-кто это?
— Это женщина, жертва ритуального убийства, — Кети начинает говорит тоном следователя по особо опасным преступлениям.
— Что значит ритуального убийства?
Надо сказать, что меня охватывает паника и лихорадочное стремление срочно найти себе алиби, как будто я вот-вот стану подозреваемым в деле об ужасном убийстве.
— Руки у нее связаны за спиной, и очевидно, что убийцы бросили ее лицом в грязь, положили ей на спину тяжелый кусок дерева и ждали, пока она не захлебнулась. Теперь я чувствую себя героем детектива с участием Эркюля Пуаро.
— Есть какие-нибудь предположения относительно того, когда это могло произойти? — спрашиваю я, мысленно подсчитывая, сколько времени прошло с тех пор, как я приехал в Америку.
— Около четвертого века нашей эры, — отвечает она, как ни в чем не бывало. — Археологи забрали ее, чтобы сделать некоторые анализы, но по приблизительным оценкам, это произошло вскоре после ухода римлян.
У меня вырывается шумный вздох облегчения, и тут я вспоминаю проклятый сон. Мне никогда не снятся вещие сны, и я рад, что лишен этого дара. Но невозможно не заключить, что есть определенная связь между моим сном и тем фактом, что наш луг оказался местом убийства, пусть даже с момента этого убийства прошла одна тысяча шестьсот лет.
По возвращении домой я узнаю от археолога, что скелет, хотя и пропитавшийся коричневой грязью, прекрасно сохранился, что жертве убийства было примерно девятнадцать лет, у нее целы все до одного зуба, и теперь она официально принадлежит мне.
Я захвачен врасплох этой новой свалившейся на меня ответственностью. Когда я спрашиваю археолога, за что ее могли убить, он пожимает плечами и говорит мне, что так называемые Темные Века потому так и называются, что они такими и были на самом деле. Никто не знает, что происходило на территории Британии в промежутке между установлением мира между эпохой Римской Империи и средними веками, если не считать бесчисленных нашествий саксов, ютов и датчан да нескольких легенд о короле Артуре.
Девушку могли убить во время вражеского набега, возможно, ее заподозрили в колдовстве или наказали за супружескую неверность. Обстоятельства ничем не указывают на обычное погребение: она лежала ничком, и тело ее было сориентировано с севера на юг, в сторону реки.
Между тем хорошо известно религиозное значение воды для кельтов. Пруды, источники и реки рассматривались ими как входы и выходы из загробного мира. Если с человеком поступали подобным образом, это всегда было неспроста. Может быть, ее принесли в жертву, насильственно или добровольно, для того, например, чтобы войти в контакт с миром духов ради нужд тех, кто остался жить. Истины мы не узнаем никогда, но смерть для нее была выбрана на редкость ужасная, и трудно вообразить себе провинность, достойную такого наказания. Однако темная энергия этого события, похоже, не выветрилась до конца, и то грустное чувство, которое наполняет любого человека на этом кусочке земли между рекой и лесом — это воспоминание о том, что здесь произошло.
Археолог спрашивает, что мы собираемся делать с телом, когда его вернут, и я говорю, что мы похороним ее по всем правилам.
Мы стоим на маленьком острове, специально оставленном посередине озера: Труди, я, наши соседи из долины и викарий Джон Рейнолдс, который венчал нас. Девушка из озера лежит в открытом гробу. Ее лицо впервые за два тысячелетия повернуто к небу. Ее изящные кости похожи на кости ребенка, а на груди у нее лежит маленький букет из ярко-желтых цветов. За туманами на дальнем берегу озера стоит одинокий волынщик, и звук его печальной погребальной песни плывет над неподвижной водой. Крышку гроба закрывают, и пока бедные останки опускаются обратно в землю, священник молится, чтобы душа ее нашла, наконец, покой.
Двое моих сыновей, Джо и Джейк по очереди перевозят всех обратно на берег в деревянной лодке на веслах. Это занимает некоторое время, и я покидаю остров последним. Сегодня вечером мы устраиваем домашний праздник с традиционным ирландским оркестром. Мы будем танцевать, пировать и радоваться, но сейчас я хочу ненадолго остаться наедине с древней обитательницей озера.
Я спрашиваю себя, случайно ли, что именно нашей семье суждено было ее найти. Это поле возделывалось многие столетия, еще в средние века его как пойменную землю изрезали канавками и желобами, чтобы луг равномерно орошался. Но никто не заметил и не потревожил мертвого тела. Возможно, другие люди, натолкнувшись на эти кости, не придали бы им значения. Они продолжили бы свою работу, а останки выбросили бы прочь, не задумываясь. Какое-то романтическое настроение заставляет меня думать, что она ждала, когда ее обнаружат, чтобы ей воздали должное, чтобы хотя бы отчасти была исправлена чудовищная несправедливость прошлого. Но в то же время я не могу не думать о родителях, о том, что я не был на их похоронах, не исполнил свой последний долг перед ними. Я спрашиваю себя, не пытаюсь ли я таким символическим способом смягчить свой проступок.
Свежая могильная земля окружена зарослями диких ирисов, вероник и пучками очень маленьких синих цветов, чье название я никак не могу вспомнить, хотя точно видел их раньше. Я встаю коленями на траву, чтобы поближе разглядеть цветок, и вижу пятиконечную желтую звездочку в окружении пяти синих лепестков. Я немедленно вспоминаю маленький цветок, который видел в бразильских джунглях столько лет назад, цветок, который рос из темной щели между камнями церковных ступеней и отчаянно тянулся к свету.
Я срываю три крошечных цветка, осторожно кладу их на ладонь и, переправившись на берег, иду к дому.
Приготовления к празднику идут полным ходом. Ирландский оркестр уже собирается в холле, из кухни доносится запах вкусной еды, дом весь в цветах, и по мере наступления вечера всюду зажигаются свечи. Я нахожу Труди в библиотеке.
— Ты выросла в деревне, скажи мне, что это за цветок. Я не могу вспомнить, — говорю я, протягивая ей три маленьких синих цветка.
Она задумчиво смотрит на них, теребя пальцами крошечный букет, и маленькие синие с желтым цветы пляшут на свету, который льется из окна.
— Смешной вопрос.
— Что в нем смешного? — озадаченно спрашиваю я.
— Потому что они называются незабудки, — говорит она, смеясь, — именно так: незабудки! Она возвращает их мне:
— А почему ты спросил?
— О, это долгая история, — говорю я с улыбкой, не в силах выразить словами то множество воспоминаний, которое, как толпа привидений, наполняет комнату.
Теперь бывший луг стал куда более веселым местом, а озеро сделалось пристанищем водоплавающих птиц. Весной здесь вьют гнезда дикие утки, гуси и даже лебедь. С берега можно увидеть холм, возвышающийся над травой. Здесь лежит наша незнакомка. Она лежит под плакучей ивой, среди ирисов, вероник и незабудок с синими лепестками и желтыми серединками. Мне нравится думать, что она, наконец, обрела свой покой, и все, что когда-то было разбито, теперь, так или иначе, склеено».
Я прочла недавно книгу Стинга и решила оставить несколько цитат себе на память… Это три фрагмента, вырванные из контекста, особенно мне запомнившиеся…
"Роль местной музыкальной группы, сопровождающей выступление знаменитости, незавидная. Вы как будто превращаетесь в представителей какого-то древнего, додемократического социального типа, который, казалось бы, давно упразднен вместе с рабовладельческим строем. Попав в эту социальную прослойку, вы начинаете чувствовать себя низшей кастой, кем-то вроде неприкасаемых, убогих незаметных людей, которых никто ни во что не ставит. Однако мало кто из артистов, добившихся большого успеха, не испытал в свое время этого унижения, подвергая такому жестокому испытанию свое чувствительное честолюбие с единственной целью — постоять в свете рампы и на несколько минут привлечь к себе внимание зала. Суровые факты тем не менее таковы: сто процентов слушателей пришли смотреть совсем не на тебя, а преданность и любовь тех, кто заплатил за вход, относится исключительно к приезжей звезде. Эта невероятная восторженность, очень лестная для звезды, одновременно исключает малейшую возможность того, что кто-нибудь заинтересуется и будет слушать местную группу. Скорее всего, все зрители будут спокойно потягивать легкое пиво в баре, пока вы будете уныло тянуть свои прочувствованные песни в пустом зале с глухой акустикой. читать дальше
Как низшую касту вас будут редко допускать к общению со знаменитостью и даже с ее приближенными, но вам неизбежно придется иметь дело с гастрольными администраторами из свиты приезжей звезды, если вы хотите, чтобы вам удалось вовремя разместить свое музыкальное оборудование на сцене и вовремя его убрать. Гастрольные администраторы, которые по большей части «злы, грубы и немногословны», если воспользоваться цитатой из Гоббса, знают, что и они тоже принадлежат к низшей касте, но все же их положение не такое низкое, как ваше. Эта разница позволяет им проявлять по отношению к вам свойственное только людям умение делать жизнь ближнего еще более невыносимой, чем своя собственная. Я видел, как оборудование без церемоний сбрасывали со сцены, как его сметали в сторону, словно какой-то сор. В таких ситуациях мне доводилось слышать слова, в возможность которых я никогда не поверил бы прежде: «Убери отсюда это дерьмо», — и усилитель, ради которого я столько пахал и так долго откладывал деньги, летит куда-то за кулисы, а на сцену аккуратно выносят новехонькое, по последнему слову техники оборудование приезжей знаменитости. И подобно тому, как в средние века власти предержащие подчиняли себе народ, торгуя индульгенциями, эти несчастные крепостные администраторы норовят проявить свою ничтожную власть именно тогда, когда вам нужно проверить свое оборудование.
Начинать выступление, не проверив предварительно, исправно ли ваше оборудование, столь же безрассудно, как выпрыгивать из самолета, не проверив, в порядке ли парашют. Оборудование должно работать, вы должны быть в состоянии слышать себя и остальных членов группы. Настройка всего этого занимает определенное время.
Обычно оборудование приезжей звезды появляется где-то в середине дня. Гастрольные администраторы знаменитости начинают с демонстративной важностью возиться с этим последним словом техники, чудесными устройствами, которые словно прибыли из будущего. Они продолжают с важным видом устанавливать эту удивительную технику, пока, наконец, не соблаговолит появиться звезда, чтобы проверить исправность оборудования и звук. Звезда неизменно опаздывает, если появляется вообще, и крепостные — прямо по Гоббсу — продолжают делать вид, что настраивают оборудование, буквально до последней минуты перед началом концерта, а у вас практически не остается времени, чтобы убедиться, что ваши старомодные устройства по крайней мере работают. Это далеко не самые благоприятные условия, если вы хотите подготовиться к ответственному выступлению, которое должно впечатлить представителей звукозаписывающих компаний..."
"Я никогда не учился актерскому мастерству и никогда не испытывал желания им овладеть. Я не играл даже в школьных постановках, но в конце лета 1978 года мне доведется принять участие в пробах на небольшие роли в трех разных фильмах […] Второй фильм, под названием «Radio On», более интересен. Постановщик картины — Крис Пети, музыкальный критик из журнала TimeOut. Он предлагает мне роль автомеханика, одержимого мыслью о трагической смерти Эдди Кокрэна. Мой герой работает в гараже неподалеку от того места, где легендарный американец погиб в автокатастрофе, возвращаясь в Лондон после выступления в Бристоле. В этом фильме я буду петь «Three Steps to Heaven», играя на старой гитаре в стиле Кокрэна, и участвовать в сцене с Дэвидом Бимом, актером, играющим в этом фильме главную роль. Продюсером «Radio On» стал Вим Вендерс. Кинокритиками картина была встречена доброжелательно, но публика осталась в основном равнодушной.
Много лет спустя, проходя мимо кинотеатра «Наmрstead's Everyman», я увижу объявление о том, что сегодня в полночь здесь будут показывать фильм «Radio On». Труди никогда не видела этой картины, поэтому я приглашаю ее в кино. Когда-то она встречалась с Питером О'Тулом, который однажды пригласил ее на поздний сеанс в этот же кинотеатр, когда там шел фильм «Лоуренс Аравийский». Проявляя терпимость к такому актерскому тщеславию, Труди любезно соглашается составить мне компанию, хотя я предупреждаю ее, что это не оскароносное эпическое полотно, а скромное динамичное кино, снятое на черно-белой пленке, с очень ограниченным бюджетом, предоставленным художественным советом. Мы входим в зал, опоздав примерно на пять минут, и видим, что в зале никого нет, не считая двух одиноких зрителей, сидящих на противоположных концах абсолютно пустого ряда кресел.
— Это культовый фильм, — шепчу я, парализованный такой ситуацией.
— Заметно, — говорит она, и мы занимаем два кресла в одном из первых рядов.
Мы следим, как разворачивается сюжет злополучного фильма. Он начинается с убийства в Лондоне, после чего следует ночной путь через всю Англию, во время которого звучат мои песни и песни Яна Дьюри. Музыка несколько разряжает атмосферу, разгоняя характерную центрально-европейскую мрачность, которой пропитан фильм. Это не комедия в духе Ealing. Когда проходят титры, мы поворачиваемся, чтобы уйти, и тут я замечаю, что двое других зрителей поспешно поднимают воротники своих пальто и как-то подозрительно быстро шагают к выходу, отворачиваясь к стене. При виде их силуэтов, вороватой походки и явно смущенных телодвижений, у меня возникает отчетливое впечатление, что я знаю этих людей.
— Крис? — голова бедного парня еще сильнее втягивается в плечи. В этот момент я устанавливаю личность еще одного подозреваемого.
— Дэвид? Игра окончена.
— Привет, Стинг, — отзываются они, поняв всю комичность и нелепость ситуации. Одинокая четверка зрителей, решившая посетить ночной сеанс «Radio On» в кинотеатре «Hamstead Everyman», — это постановщик картины, исполнитель главной роли и один из актеров со своей терпеливой подружкой".
«Наконец, все разногласия улажены, и суд дает нам разрешение на озеро площадью полтора квадратных акра, которое должно быть выкопано в течение лета 1995 года. Единственное условие властей — постоянное присутствие компетентного археолога на месте работ. Мы с радостью соглашаемся. Следующей ночью я внезапно вскакиваю, разбуженный ужасным сном. Мне снилось, что мы с Труди вытаскиваем из озера раздутое мертвое тело и укладываем его среди камыша. Это потрясающий и жуткий образ. Несмотря на некоторый интерес к психологии Юнга, испытанный мною несколько лет назад, я не склонен до умопомрачения толковать свои сны. Я просто признаю их существование и тот факт, что они могут иметь какой-то смысл, но чаще всего забываю их на следующий же день. Этот сон ничем не отличается от других. Он случайно выплыл из подсознания, и вскоре был вытеснен вихрем дневных событий. Больше я о нем не вспоминаю. Проходит несколько месяцев. Я в Лос-Анджелесе, длинный гастрольный тур по Америке в самом разгаре, когда мне звонит Кети Найт, женщина, которая помогает нам в управлении усадьбой.
— У меня неприятные новости по поводу озера.
— Что такое?
— Пришлось остановить работы. У меня возникает плохое предчувствие:
— Почему? В трубке ненадолго воцаряется нерешительное молчание:
— Рабочие нашли труп!
— Что?
— Труп. У меня начинается заикание:
— К-к-кто это?
— Это женщина, жертва ритуального убийства, — Кети начинает говорит тоном следователя по особо опасным преступлениям.
— Что значит ритуального убийства?
Надо сказать, что меня охватывает паника и лихорадочное стремление срочно найти себе алиби, как будто я вот-вот стану подозреваемым в деле об ужасном убийстве.
— Руки у нее связаны за спиной, и очевидно, что убийцы бросили ее лицом в грязь, положили ей на спину тяжелый кусок дерева и ждали, пока она не захлебнулась. Теперь я чувствую себя героем детектива с участием Эркюля Пуаро.
— Есть какие-нибудь предположения относительно того, когда это могло произойти? — спрашиваю я, мысленно подсчитывая, сколько времени прошло с тех пор, как я приехал в Америку.
— Около четвертого века нашей эры, — отвечает она, как ни в чем не бывало. — Археологи забрали ее, чтобы сделать некоторые анализы, но по приблизительным оценкам, это произошло вскоре после ухода римлян.
У меня вырывается шумный вздох облегчения, и тут я вспоминаю проклятый сон. Мне никогда не снятся вещие сны, и я рад, что лишен этого дара. Но невозможно не заключить, что есть определенная связь между моим сном и тем фактом, что наш луг оказался местом убийства, пусть даже с момента этого убийства прошла одна тысяча шестьсот лет.
По возвращении домой я узнаю от археолога, что скелет, хотя и пропитавшийся коричневой грязью, прекрасно сохранился, что жертве убийства было примерно девятнадцать лет, у нее целы все до одного зуба, и теперь она официально принадлежит мне.
Я захвачен врасплох этой новой свалившейся на меня ответственностью. Когда я спрашиваю археолога, за что ее могли убить, он пожимает плечами и говорит мне, что так называемые Темные Века потому так и называются, что они такими и были на самом деле. Никто не знает, что происходило на территории Британии в промежутке между установлением мира между эпохой Римской Империи и средними веками, если не считать бесчисленных нашествий саксов, ютов и датчан да нескольких легенд о короле Артуре.
Девушку могли убить во время вражеского набега, возможно, ее заподозрили в колдовстве или наказали за супружескую неверность. Обстоятельства ничем не указывают на обычное погребение: она лежала ничком, и тело ее было сориентировано с севера на юг, в сторону реки.
Между тем хорошо известно религиозное значение воды для кельтов. Пруды, источники и реки рассматривались ими как входы и выходы из загробного мира. Если с человеком поступали подобным образом, это всегда было неспроста. Может быть, ее принесли в жертву, насильственно или добровольно, для того, например, чтобы войти в контакт с миром духов ради нужд тех, кто остался жить. Истины мы не узнаем никогда, но смерть для нее была выбрана на редкость ужасная, и трудно вообразить себе провинность, достойную такого наказания. Однако темная энергия этого события, похоже, не выветрилась до конца, и то грустное чувство, которое наполняет любого человека на этом кусочке земли между рекой и лесом — это воспоминание о том, что здесь произошло.
Археолог спрашивает, что мы собираемся делать с телом, когда его вернут, и я говорю, что мы похороним ее по всем правилам.
Мы стоим на маленьком острове, специально оставленном посередине озера: Труди, я, наши соседи из долины и викарий Джон Рейнолдс, который венчал нас. Девушка из озера лежит в открытом гробу. Ее лицо впервые за два тысячелетия повернуто к небу. Ее изящные кости похожи на кости ребенка, а на груди у нее лежит маленький букет из ярко-желтых цветов. За туманами на дальнем берегу озера стоит одинокий волынщик, и звук его печальной погребальной песни плывет над неподвижной водой. Крышку гроба закрывают, и пока бедные останки опускаются обратно в землю, священник молится, чтобы душа ее нашла, наконец, покой.
Двое моих сыновей, Джо и Джейк по очереди перевозят всех обратно на берег в деревянной лодке на веслах. Это занимает некоторое время, и я покидаю остров последним. Сегодня вечером мы устраиваем домашний праздник с традиционным ирландским оркестром. Мы будем танцевать, пировать и радоваться, но сейчас я хочу ненадолго остаться наедине с древней обитательницей озера.
Я спрашиваю себя, случайно ли, что именно нашей семье суждено было ее найти. Это поле возделывалось многие столетия, еще в средние века его как пойменную землю изрезали канавками и желобами, чтобы луг равномерно орошался. Но никто не заметил и не потревожил мертвого тела. Возможно, другие люди, натолкнувшись на эти кости, не придали бы им значения. Они продолжили бы свою работу, а останки выбросили бы прочь, не задумываясь. Какое-то романтическое настроение заставляет меня думать, что она ждала, когда ее обнаружат, чтобы ей воздали должное, чтобы хотя бы отчасти была исправлена чудовищная несправедливость прошлого. Но в то же время я не могу не думать о родителях, о том, что я не был на их похоронах, не исполнил свой последний долг перед ними. Я спрашиваю себя, не пытаюсь ли я таким символическим способом смягчить свой проступок.
Свежая могильная земля окружена зарослями диких ирисов, вероник и пучками очень маленьких синих цветов, чье название я никак не могу вспомнить, хотя точно видел их раньше. Я встаю коленями на траву, чтобы поближе разглядеть цветок, и вижу пятиконечную желтую звездочку в окружении пяти синих лепестков. Я немедленно вспоминаю маленький цветок, который видел в бразильских джунглях столько лет назад, цветок, который рос из темной щели между камнями церковных ступеней и отчаянно тянулся к свету.
Я срываю три крошечных цветка, осторожно кладу их на ладонь и, переправившись на берег, иду к дому.
Приготовления к празднику идут полным ходом. Ирландский оркестр уже собирается в холле, из кухни доносится запах вкусной еды, дом весь в цветах, и по мере наступления вечера всюду зажигаются свечи. Я нахожу Труди в библиотеке.
— Ты выросла в деревне, скажи мне, что это за цветок. Я не могу вспомнить, — говорю я, протягивая ей три маленьких синих цветка.
Она задумчиво смотрит на них, теребя пальцами крошечный букет, и маленькие синие с желтым цветы пляшут на свету, который льется из окна.
— Смешной вопрос.
— Что в нем смешного? — озадаченно спрашиваю я.
— Потому что они называются незабудки, — говорит она, смеясь, — именно так: незабудки! Она возвращает их мне:
— А почему ты спросил?
— О, это долгая история, — говорю я с улыбкой, не в силах выразить словами то множество воспоминаний, которое, как толпа привидений, наполняет комнату.
Теперь бывший луг стал куда более веселым местом, а озеро сделалось пристанищем водоплавающих птиц. Весной здесь вьют гнезда дикие утки, гуси и даже лебедь. С берега можно увидеть холм, возвышающийся над травой. Здесь лежит наша незнакомка. Она лежит под плакучей ивой, среди ирисов, вероник и незабудок с синими лепестками и желтыми серединками. Мне нравится думать, что она, наконец, обрела свой покой, и все, что когда-то было разбито, теперь, так или иначе, склеено».